– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…

– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.

Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.

– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.

Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.

– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.

– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.

– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину! – снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…

– Там тень, – сказал Реми.

– Где?

– В кадре.

Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!

– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а…

И снова замолчал.

– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.

– …а в проломе…

Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.

– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.

Взгляды сосредоточились в указанном направлении.

Там действительно что-то было.

И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.

В зале зависло оцепенение.

– Можно сделать изображение покрупнее? – деловито нарушил тишину Реми.

– Да, конечно, – засуетился Вадим. – Моррис, – крикнул он.

– Я слышал, – отозвался голос из проекторской. – Сделаю.

Три пары глаз не отрывались от экрана. Качество изображения ухудшилось от увеличения, размытая серая масса шевелилась в рамке пролома, и трудно было угадать ее неясные очертания.

– Что это?! – Вадим повернулся к Реми. В его глазах стоял ужас.

– Распорядитесь, чтобы мне сделали хорошие покадровые фотографии, – отрывисто произнес Реми, вставая, – с этих кадров и с финальных кадров с Арно. Там, где он заворачивает за угол.

– А с Арно – зачем? – спросил Вадим, робея. – Что вы там нашли?

Реми посмотрел на него.

– Вы разве не поняли? В финальных кадрах…

– Что?! – не выдержал Максим. – Что в финальных кадрах?!

– В финальных кадрах месье Дора убили.

Вадим ахнул и по-женски прикрыл рукой рот; Максим взялся рукой за горло, жестко схваченное спазмом; Реми глянул на обоих сурово.

– Я туда еду, – сказал детектив. – Кто со мной?

– Я не могу, – простонал Вадим. – Это выше моих сил.

– Я поеду, – проговорил Максим.

– Поехали. А вы займитесь фотографиями, немедленно, – бросил он через плечо Вадиму.

Реми не любил слабонервных. Во всяком случае, слабонервных мужчин.

Вадим, сбиваясь, объяснял, как ехать. Максим сказал, что помнит дорогу, и сел в машину Реми. Вадим просил держать его в курсе.

Они снова выехали в ночь и дождь. Фонари плакали и сползали по стеклам, и их сглатывали дворники, беспрестанно маячившие перед глазами. Болтало радио, что-то о введении 35-часовой рабочей недели, и это было так нелепо некстати, так раздражающе некстати… Но Максим не посмел попросить Реми его выключить, так как детектив, казалось, был погружен в прослушивание новостей.

Словно почувствовав его мысли, Реми выключил радио: «Мне все равно не перепадет, у меня ненормированный рабочий день и ненормированная рабочая ночь…»

Съехав с шоссе, Реми включил мощные фары, и их ослепительный свет пробился сквозь дождь и выхватил из черноты развалины дома. Максим снова с содроганием подивился его неправдоподобной кошмарности. Реми выскочил из машины под дождь, вытащил что-то из багажника и прикрикнул на Максима:

– Вы идете или в машине остаетесь?

Максиму стало неловко, что детектив заметил его замешательство. Он нехотя вылез, вытащил из воротника своей куртки тонкий, как презерватив, капюшон и напялил его на голову. Дождь немедленно забарабанил по пластику, как по крыше, дробью отдаваясь в голове. Они приблизились к разрушенному дому, и Максим, стараясь подавить дрожь от холода и нервозности, начал объяснять, как и где располагались актеры во время съемок. Но Реми его не слушал. Он заглянул в подвал, откуда во время съемок появлялись актеры, бегло оглядел его и двинулся вдоль развалин. Возле пролома, где снималась Май, он присел на корточки, заглянул в него, выворачивая по-птичьи голову, высветил фонариком густую тьму, затем встал и начал обходить дом. Максим плелся за ним.

Реми потоптался на углу, на склизкой глине, где Максим сделал последние кадры с дядей, и направился к обратной стороне пролома. Снова заглянул в него, покрутился, поползал вокруг. Пятачок света от его фонарика беспорядочно метался в темноте.

– Там следы? – спросил Максим.

– Бог с вами, какие следы после недельных дождей!

Реми поднялся с почерневшими от грязи коленками и двинулся было дальше, как, не пройдя и двух метров, он вдруг снова резко присел на корточки, и Максим чуть не налетел на него.

– Тут дыра есть, – сказал детектив, вставая. – Я так, собственно, и думал, – добавил он удовлетворенно.

Максим подошел поближе и увидел то, что когда-то было, возможно, подвальным окном, а теперь представляло собой бесформенную дыру с обвалившимися кирпичами. Луч света соскользнул в нее, но бесплодно: тьма была непроглядной.

– Полезли? – спросил почти весело Реми.

– Я следую за вами, – ответил Максим.

Реми исчез в дыре.

– Погодите, – сказал он Максиму из черноты, – я вам руку подам.

Луч мазнул темноту, Реми чертыхнулся, что-то грохнуло.

– Сейчас-сейчас, – доносилось до Максима, – здесь какой-то столярный стол, тут надо поосторожней, чтобы ноги не переломать… Его двигали, мне кажется, кто-то его придвинул к окну, он раньше в углу стоял, судя по следам пыли… А это что? Погодите, Максим, сейчас… Это что? Это вот что… Не спускайтесь, Максим! Здесь следы крови. Кем-то уже затертые… Я не хочу, чтобы мы их смазали.

Вот и все. Все предчувствия, страхи, мысли, которые гнал от себя, – вот они, материализовались. Там кровь. «Папы нет в живых». Соня тоже чувствовала. Они все чувствовали, но не хотели об этом говорить, не хотели в это верить, надеялись…